Гостевая книга Главная страница. далее
1. СТЕПЬ И ЛАГЕРЬ
Я торопливо шла по степной дороге отъ молочной фермы къ поселку отделенія одного изъ степныхъ лагерей НКВД. Былъ теплый вечеръ. Солнце еще не совсемъ зашло за горизонтъ, а небо уже розовело надъ сопкой. Между фермой и участкомъ, где была больница для туберкулезныхъ больныхъ, былъ незастроенный участокъ степи около километра. Въ ней сейчасъ зеленела трава и цвели яркіе степные цветы: красные гвоздики, бледно-сиреневый и темно-лиловый кермекъ и много желтыхъ цветовъ. Я торопилась. Лагерная больница состояла изъ трехъ небольшихъ домовъ на краю участка, построенныхъ изъ самана, т.е. высушенныхъ на солнце кирпичей, сделанныхъ вручную изъ глины и резаной соломы. Я заведовала этой больницей и была ее единственнымъ врачомъ.
Меня беспокоили слова одного больного. Еще утромъ, когда я выходила изъ палаты после обхода, онъ подозвалъ меня и какъ-то необычно глядя, спросилъ:
— Вы сегодня еще придете, докторъ?
— Вечеромъ приду. Мне днемъ нужно пойти на ферму, - ответила я.
— Поздно придете?..
Онъ раньше никогда меня такъ не спрашивалъ. И вообще Василій былъ молчаливымъ.
— Нетъ, не поздно, часовъ въ восемь. А что Вы хотели? Вы плохо себя чувствуете?
— Нетъ, хорошо. Не беспокойтесь. Мне надо вамъ кое-что передать.
— А сейчасъ разве нельзя?
— Нетъ, если къ восьми придете, то хорошо.
На ферме больныхъ на осмотре оказалось много. Я старалась не задерживаться, но думать тамъ было некогда, а вотъ теперь беспокойство все больше и больше овладевало мной.
Василій Соколовъ былъ еще совсемъ молодой фронтовикъ. Попалъ въ лагерь прямо съ фронта. Онъ рассказывалъ мне, что съ детства всегда былъ веселымъ, игралъ хорошо на баяне, любилъ играть на свадьбахъ. На фронте участвовалъ въ концертахъ самодеятельности. Какъ-то въ клубе помогалъ развесить портреты, какъ-то не такъ повесилъ портретъ Сталина и что-то не такъ сказалъ по этому поводу. На другой день его арестовали и получилъ стандартные 10 летъ исправительныхъ трудовыхъ лагерей по 58 статье за антисоветсткую агитацію (10-й пунктъ).Былъ онъ комсомолъцемъ, рабочимъ древообделочникомъ. До войны работалъ въ Кировограде, умелъ делать тонкіе вещи изъ дерева. Приучилъ къ работе отецъ, тоже рабочій древообделочникъ. Жилъ съ родителями въ большой семье. На войну попалъ добровольцемъ съ первыхъ дней, на 18-мъ году жизни. Когда осудили, попалъ на лесоповалъ, на Северъ. Радостный духъ защитника Родины, победителя фашисткихъ захватчиковъ, веселого баяниста быстро былъ уничтоженъ угнетеніемъ, голодомъ, жестокимъ произволомъ, и темъ скорее, чемъ сильнее онъ вначале сопротивлялся, ища справедливости. Повалила его цынга, дистрофія, пеллагра (воспалительное измененіе кожи, распространенное на Севере). Работать онъ больше не могъ, и его били. Били въ темноте барака, выгоняя на работу, не разбирая: кто, почему задержался или въ бараке остался. Били надзиратели и бригадиры изъ уголовныхъ. Въ бараке холодно, а на улице лютый морозъ. Въ результате - туберкулезный изоляторъ. «Отбили легкіе, а пишутъ - туберкулезъ», - говорили больные. Летомъ 1974 года Василій попалъ въ этапъ въ южные лагеря и прибылъ къ намъ в сельскохозяйственный лагерь на поправку вместе съ другими отработанными. Туберкулезъ у Васи былъ обширный, активный.
Лагерь былъ мелко-хозяйственный, свои зерносклады, огороды, бахчи, молочная ферма. Продукты для больныхъ мне удавалось достать помимо скудного лагерного пайка. Силами больничного «бычка», на которомъ возили продукты къ больничной кухне и на которомъ возили на кладбище умершихъ, мы, персоналъ больницы съ помощью выздоравливающихъ больныхъ, вскопали большой огородъ - подсобное больничное хозяйство. И такъ поправлялись у насъ больные на картошке, горохе, свекле, безъ рентгена и, следовательно, безъ поддуванія, безъ медикаментовъ (кроме самыхъ примитивныхъ и специфическихъ). Въ городахъ не поверили бы нашимъ результатамъ.
А какой былъ у насъ воздухъ! Домики больничные стояли на берегу степной речки. За речкой - бескрайніе степи на много сотъ километровъ. Да, удивительные здесь происходили выздоровленія. Главное, - говорили больные, - повернуться на поправку, а тамъ пойдетъ дело! А вотъ, чтобы повернуться на поправку, - имъ необходимо было и самое нужное, - то, что важнее всехъ лекарствъ. Нужно создать имъ душевный покой, снять съ нихъ давящій душу камень, вытеснить изъ ихъ сознанія, что они унижены неволей, лишены человеческихъ правъ и достоинства. Создать атмосферу заботы о нихъ, доброжелательства къ нимъ, уваженія, душевности, хотя бы примитивного уюта, уверенности въ твердой защите ихъ и даже любви. И нужно было создать имъ свои радости и развлеченія. Это было нелегко и все же удавалось. День и ночь работала моя голова надъ изобретательствомъ въ этомъ направленіи. Главной проблемой было доказать начальству, что имъ самимъ выгодно махнуть на меня рукой и смотреть сквозь пальцы на мои порядки въ больнице. Надо стать имъ нужной. Когда два начальника получили преміи за сниженіе смертности, тогда стало гораздо легче.

2. ВАСИЛІЙ СОКОЛОВЪ
Василію Соколову было 27 летъ. Онъ былъ какой-то особенно располагающій къ себе и запоминаюшійся больнымъ. Всегда серьезный и вместе съ темъ всегда приветливый и ласковый, спокойный и всегда всемъ довольный, постоянно внутренне радостный, онъ привлекалъ и привязывалъ къ себе людей. Его любили больные всехъ категорій, политическіе и уголовные, молодые и пожи-лые. Любилъ и персоналъ больницы. Къ нему обращались за советомъ, къ нему шли, получивъ письма радостные и печальные.
Зимой, когда наши домики закрывались, заносились снегомъ, онъ подолгу лежалъ молча, какъ бы что-то обдумывая, вспоминая. Летомъ онъ любилъ сидеть на берегу реки, смотреть на воду. Онъ никогда не участвовалъ въ шумныхъ, шутливыхъ разговорахъ больныхъ. Много читалъ. Писемъ не писалъ и не получалъ, хотя родители были живы.
— Пусть не знають пока, где я и что со мной, -говорилъ онъ мне. - А если здесь останусь, пусть лучше думаютъ, что на фронте погибъ. Легче имъ будетъ. Это было понятно. Онъ никогда ничемъ не беспокоился, а наоборотъ всехъ всегда успокаивалъ. Въ его лучистой радости, въ его походке, въ поступи, въ его глазахъ, въ ясности его взора была загадка, словно онъ носилъ въ себе что-то, любя и охраняя, поклоняясь этому-то и радуясь ему.
Когда къ нему обращались, онъ съ радостной готовностью откликался, словно ждалъ и хотелъ этого. Его спрашивали, онъ отвечалъ, и все уходили чемъ-то обрадованные. Чемъ онъ такъ къ себе привлекалъ? Я сама это на себе чувствовала. О, что бы я сделала, чтобы спасти его! Я шла и думала, что все, что намъ кажется непонятнымъ въ видимомъ нами сейчасъ, когда-нибудь объясниться и станетъ яснымъ, но что мы никогда не поймемъ въ людяхъ, если не поставимъ себе за правило помнить, что глаза у однихъ ослеплены, а у другихъ видять въ яркомъ свете, засветившемся предъ ними, и что истинная правда и истинное счастье пребываютъ безъ яркихъ внешнихъ отличій среди обыденныхъ истинъ и узнаются только въ просіявшемъ свете души. Но откуда, откуда у Василія все это, что въ немъ? Месяцъ тому назадъ у него было одно горловое кровотеченіе и больше не повторялось. Самочувствіе стало значительно лучше. На дняхъ онъ закончилъ и отдалъ больнымъ вырезанные изъ дерева очень красивые шахматы. Неужели ему плохо, и онъ почувствовалъ неблагополучіе? Потому и хотелъ сегодня еще разъ увидеть меня. Вчера онъ, вероятно, сильно поволновался, хотя внешне и не проявлялъ этого. Даже меня успокаивалъ. Неужели это сыграло роль въ его состояніи? Дело въ томъ, что начальникъ санчасти, вольнонаемный фельдшеръ, аттестованный работникъ, лейтенантъ медико-санитарной службы НКВД получилъ очередной доносъ на меня, въ которомъ упоминается фамилія Василія. Писали, что я держу въ больнице заключенного Соколова совершенно здорового, «отъелъ морду», а я еще выписываю ему дополнительное питаніе. Писалъ, очевидно, одинъ желчный и злобный, старающійся выслужить надзирателя. Не его одного бесила и выводила изъ равновесія неправильная, а потому и кажущаяся нарушеніемъ режима, та человеческая обстановка, тотъ «вольный духъ», что ощущался и ими въ порядкахъ туберкулезной больницы. Я же, борясь за него, часто переживала сильные нажимы со стороны блюстителей режима. И въ этой борьбе я закалялась, научилась лавировать и быть изворотливой.
Съ врачомъ не такъ просто справиться въ лагере, если онъ сумелъ стать нужнымъ для отделенія, да еще контингентъ его больныхъ опасенъ и по заразительности. За него заступился и санотделъ Управленія. Особенно ценны врачи стали съ 1947 года.
Мне удавалось удержать свои позиціи, но доносы продолжали поступать, на нихъ не реагировали, но и никакъ нельзя было быть уверенной, что это кончится. Содержаніе доносовъ разнообразіемъ не отличалосъ. Писали, что половина моихъ больныхъ - здоровые; что я держу и не выписываю своихъ любимчиковъ; что большинство моихъ больныхъ съ большимъ срокомъ; что я держу у себя въ больнице и нянчусь съ изменниками Родины; что я создаю для больныхъ условія, какъ для вольныхъ; что обращеніе въ больнице установлено на «будьте любезны», «пожалуйста»; что я открыла курортъ для заключен-ныхъ, съ разными процедурами на солнце и въ тени; что у меня заведенъ порадокъ празднованія дня рожденія больныхъ, что въ этотъ день пекутся пи-рожки и делаются другіе удовольствія. Указывались фамиліи, приводилисъ примеры.
Василія мне трудно было спасти отъ смерти. И вотъ начальникъ санчасти придумалъ вызвать меня вместе съ Васей, и съ его исторіей болезни, въ санчасть для проверки сигнала, т.е. доноса. Охъ, и зачемъ я повела его въ санчасть? Зачемъ исполнила распоряженіе начальника? Пусть бы самъ пришелъ. Все они бояться къ намъ приходить, бояться заразиться, бояться туберкулезныхъ палочекъ. Мне одинъ врачъ заключенныхъ сказалъ:
— Я понимаю Васъ, коллега, что Вы предпочли тесное общеніе съ туберкулезными больными общенію съ начальниками. Потому что они гораздо опаснее и хуже, и противнее туберкулезныхъ палочекъ...
И какъ спокойно, съ какимъ достоинствомъ отвечалъ за себя и за меня Василій на вопросы начальника! Когда тотъ спросилъ его:
— Ну что, Соколовъ, Вы уже себя хорошо чувствуете? Могли бы Вы уже просить о выписке? Онъ ответилъ ему:
— Я бы никогда не сталъ просить оставить меня, ни просить выписать изъ больницы, т.к. прекрасно понимаю, что только Марина Сергеевна знаеть, что нужно сделать съ больнымъ, а наши субъективные ощущенія очень обманчивы и часто меняются.
— Послушайте сами больного, - сказала я, - вотъ мой фонендоскопъ.
— Принесите изъ перевязочной спиртъ, - сказалъ начальникъ. Онъ протеръ спиртомъ фонендоскопъ и сказалъ важно:
— Разденьтесь. Дышите.
— Подъ левымъ угломъ лопатки, при дыханіи, резкій дующій звукъ каверны. Выше сплошные храповые хрипы, - говорила я, стараясь помочь ему услышать.
— Да! - глубокомысленно сказалъ начальникъ и еще разъ приставилъ фонендоскопъ къ лопатке, где вообще ничего не слышно. - Можете выйти въ
коридоръ, Соколовъ, а Вы, Марина Сергеевна,обождите.
Затемъ произошелъ глупейшій разговоръ, назидающій и предупреждающій меня и закончившійся фразой: «А съ дополнительного питанія его можно снять».
Я ничего не ответила, а обычно говорила «хорошо», хотя никогда не выполняла. Что они понимали. Но неужели все это повліяло на Василія? Почему онъ хотелъ, чтобъ я не поздно пришла сегодня, а къ восьми часамъ вечера?
Я почти бежала. Придя въ корпусъ, я быстро надела халатъ и пошла съ дежурной сестрой на обходъ, начавъ съ палаты, где лежалъ Василій. Онъ былъ бледенъ, но смотрелъ, улыбаясь. Сестра мне сказала, что у него после обеда было небольшое кровохарканье.
— Ну что, Васенька, какъ себя чувствуете?
Сейчасъ сделаемъ вливаніе внутривенное.
— Да мне хорошо совсемъ, можно и не делать.
— Нетъ, впереди ночь, лучше сделаемъ.
— Ну, хорошо, полежу после вливанія, а Вы, какъ
обходъ кончится, подойдите ко мне, пожалуйста.
Хорошо?
— Хорошо.

3. ПОМНИТЕ ГОСПОДА!
После обхода я уже одна, безъ сестры, подошла и села возле Васи. На койке слева больного не было. Съ койки направо больной поднялся и вышелъ изъ палаты. Мы были одни.
— Я хочу отдать Вамъ одну вещь, — сказалъ Василій. — Это стихотвореніе, только безъ рифмы, не мое, но оно дорого для меня: оно меня перевернуло, и не сразу какъ прочелъ, а постепенно. Врезывалось
Гостевая книга Главная страница. далее



Сайт управляется системой uCoz